О`Санчес - Суть острова
Сигорд большую часть заработка тратил на бульонные кубики и чай, этим и питался; и настолько увлекся на первых порах в ущерб нормальной еде с калориями, что однажды грохнулся в голодный обморок и так и пролежал до утра. К счастью, обморок случился «дома», посреди чердака — Сигорд упал удачно, даже без ушибов и шишек обошлось… Вот и бросай после этого пить, как раз с голоду и помрешь! — Сигорд даже ухмыльнулся собственному юмору, но за бухлом не побежал, сглотнул только… И раз, и два, и три…
Весна тем временем развернулась в полную силу, все газоны были зелены и деревья вот-вот уже готовы были распуститься. Сигорд нашел декоративную бутылку фиолетового стекла, фигурную, с вензелем на боку, с горлышком-раструбом, тщательно вымыл ее, повернул трещиной к стене и воткнул веточку вербы — украсил чердак, а сделал он это исключительно для себя, для собственного удовольствия — гости к нему не захаживали…
Быть может, потому он так пристрастился к чаю да бульону, что возможность появилась — готовить, пусть и примитивно, — воду кипятить! Опытным путем обнаружил он, что есть в доме электричество: на втором этаже сохранилась в одном месте проводка и — чудо из чудес — электрики позабыли обесточить. Торчали в стороны два контакта — скукоженные в неправильные спирали проводочки, а Сигорд возьми да и схватись! Так и брякнулся со всего маху на тощую задницу, а в мозгах такое… такое… типа, мучительное просветление… от которого, впрочем, никакого толку — сверкнуло и забылось… К одному проводочку Сигорд приладил покрепче лезвие от безопасной бритвы, а другой, на конце крючком, свободен остался: только и делов — прижать поплотнее и в воду сунуть. И присматривать, чтобы все аккуратно было, рук и кружки чтобы не касалось. Единственное существенное неудобство: каждый раз, когда надобно вскипятить, приходилось спускаться этажом ниже, а потом подниматься с горячей кружкой наверх — суставы скрипят, рука дрожит… Но тут уж Сигорд поблажки себе не давал: кухня — это кухня, а гостиная — это гостиная. На самом же чердаке, как ни старался Сигорд, ничего, что напоминало бы электрический ток, найти не удалось.
Жизнь стала вдруг удивительно хороша: ни тебе трясотки утренней, ни спешки похмельной, память всегда на месте… Только вдруг тело стало чесаться — и на спине, и в паху, и под мышками. Грязь, наверное — ну а что еще? И аппетит — часу не пройдет с момента пробуждения, как уже хочется жрать. Желудок изнывает, просит горяченького, и пустым чаем его не задобришь теперь: давай бульон, да покрепче! В первые дни обретения электричества Сигорду хватало одного кубика на четыре, а то и на пять порций; недели не прошло, как определилась другая, четкая норма: один кубик на две кружки. А вечером уже и бульон не бульон, если его сухарями не заправить… А это деньги. Хотя, если сравнивать с прежним, то и не бо́льшие, чем на халку уходили, нет, не бо́льшие. Питаться начал чаще — кожа стала жирнее, зачесалась. Ну, чесучка — это терпимо: пойти сдаться на пару-тройку суток этим сушеным курицам из Армии Спасения, те и вымоют, и постирают задаром, да еще душеспасительными беседами по самое доверху нагрузят… Ну их к черту! Сигорд решил, что и так помоется и постирает, в домашних условиях: таз у него найден, воды полно, небесной, чистенькой, — дожди давно уже промыли крышу от пыли, мути и мелкого сора, пей да умывайся сколько хочешь… Но все попытки сделать кипятильник помощнее безопасной бритвы приводили только к неприятностям: то провод оплавится, то в мозг через все тело долбанет — с этого и окочуриться недолго. Сигорд решился вымыть тело в холодной воде и осип на три дня, грудным кашлем замучился. Тот, было, поутих на весеннем солнышке, а холодная вода его пробудила, да еще как пробудила: с понедельника по среду Сигорд спать не мог, грудь наизнанку выворачивало, желчью плевал…
Упрямства Сигорду и в нормальной прежней жизни было не занимать: накопил он денег на помывку в общественной бане, да возле самого входа развернул лыжи в обратную сторону, увидев свое отражение в уличной витрине. Ну куда в таких отрепьях: выпроводят пинками и деньги отнимут. Как он вшей миновал при своем образе жизни — Сигорд и сам удивлялся… Но блохи, конечно же, доставали по ночам, покусывали… И от них, кстати, тоже чесучка по телу, не только от грязи…
Делать нечего, пришлось за спасением к курицам идти. Десятку накопил к тому времени Сигорд, полноценный червонец. Его он завернул в полиэтилен, тщательно, в три или даже в четыре куска, один поверх другого, а сверточек перемотал проводом и сунул его в щель в стене на втором этаже, чтобы если кто забредет в его логово — так на глаза случайно бы не попался… Можно было идти сдаваться. Сигорд расправил тряпье на лежанке, с понтом постелил покрывало, — чья-то бывшая скатерть с коричневами разводами пятен — и пошел.
Когда надо — фиг пробьешься, а когда не надо — под белы руки ведут: Сигорд, решив про себя пройти через казенное милосердие и таким образом на время очиститься, — не духовно, так хотя бы физически, — робко надеялся все же, что дадут ему от ворот поворот и будет он ковылять по жизни чешущимся, но свободным… Получаса не прошло, как был он уже в душевой, единственным в то утро спасаемым мазуриком. Хлоркой пахло немилосердно и вода была не сказать чтобы впору — то она холодная, то почти кипяток, но мыло в руки — и мыться можно…
— Под ноль.
— Как, совсем?
— Брови оставь и ладно.
— Вот сейчас как тресну машинкой в лоб, тогда у меня пошутишь! — Впрочем, тетка-парикмахер сердитой не была, просто долгие годы работы с бомжатником помогли ей выработать наиболее уместное в этом мире поведение. Под ноль — так под ноль, это всего проще. Да она часто и без спросу корнала налысо, иногда и женщин, если со вшами, а тут спросила — взгляд у этого нищеброда не такой какой-то… Не мутный.
Сигорд стоял перед зеркалом, голый, как раз после пострижки очутился, перед второй помывкой: впервые за многие-многие годы он обратил внимание на себя… Ужас какой. Да, он не первой молодости, он это конечно же осознавал, но… эта коричневая шея на тощем синеватом тельце. Руки-плети почти до колен, ноги худые и кривые, словно из разных концов задницы растут… И задница… Костлявая и в то же время дряблая… Доходяга. Весь худой, одни ребра, а на животе — складки… И грудные мышцы, вернее, то, что когда-то было мышцами — двумя отвратильными дряблыми маленькими мешочками свисают… Сигорд никогда не был физически сильным человеком, даже в своем благополучном прошлом, но вот это вот… Боже, как оно все по-уродски сложилось…
— Ну ты красаве́ц! Хоть к господину Президенту на прием! Брови оставила, как просил. Следующий! Нет никого? Все равно: вперед, вперед, ковыляй, потом на себя налюбуешься, видишь, даму привели с зоопарком на голове! А ты говоришь — нет никого. Гуляй.
И рот старческий… Тело зачесалось и под казенной одеждой, хотя после двух помывок грязи уже нигде быть не могло, видимо старое раздражение, или хлорка на одежде разъедает кожу… Сигорд повел по щекам корявыми пальцами и расплакался. Конечно, если бы хотя бы зубы с обеих сторон вставить, так не столь ужасно все бы это смотрелось… Что?..
— Смотрю, не новичок здесь? Садись. Вернее, присаживайся, отсидеть всегда успеем.
— Третий раз.
— Что?
— Третий раз, говорю. А ты?
— Пятый, или восьмой. А может и пятнадцатый… Я у них колеса чиню. — Собеседник с гордостью хлопнул себя по культям. — На этой точке у них завхоз — народный умелец, классный мужик, вот он мне забесплатно чинит. Тележку, колесики на ней и култышки. Предпочитаю время от времени ошиваться в этой юдоли всеобщего сострадания, нежели в государственной богадельне на постоянной основе. Курить есть?
— Нет.
— А у меня есть пара штук. Пойдем раскумаримся, а то я сегодня еще ни в одном глазу, поламывает малость без вина, так хоть табачком повеселимся. Только тебе придется меня нести, но я легкий… Легкий, легкий, не сомневайся. Сажай на спину — и в курилку, в туалет. Там высадишь на подоконник. Спички у меня тоже с собой.
— Ну, садись, подвезу. А… не это самое?..
— Чего? Завтрак мы уже пропустили, до обеда четыре часа. Проповеди тоже пропустили, физический труд нам с тобой не по кондициям, не заставят… Койки только после обеда покажут… так что нам с тобой курить, да треп тереть, да сидеть в сракной комнате, брошюрки читать…
— В какой?
— Шутка такая. Не в сракной, а в красной, игра слов. Оп па… Поехали.
Безногого знакомца звали очень смешно: Титус. Впрочем, откликался он и на Августа. Смуглый, скуластый, видимо, с индейскими примесями, лет сорока на вид. Ног у него не было по самые ляжки.
— Титус Август!
— Ну, я.
— Пожалуйста без «ну», господин Август, храпеть вы будете в спальне, но не в аудитории. Если вы не читаете, то хотя бы другим не мешайте. И не мните, пожалуйста книгу. И если вам что-нибудь непонятно — поднимите руку, позовите, спросите, я подойду и отвечу по мере моих скромных возможностей.
